|
ТРОЕ
– ОДНОМУ…
Впрочем, отрывком:
...
ни одному бродскому не написать было:
альтшулер, мой голубчик голубой,
ты надо мной поплачь, я над тобой... |
– и что из
того, что михнов-войтенко читал мне:
евгений, мой голубчик голубой... |
(я так и
опубликовал. и сделал сноску), ибо:
нас всех по пальцам перечесть
но по перстам! друзья, откуда
мне выпала такая честь
быть среди вас. но долго ль буду?
на всякий случай – будь здоров,
друзья мои, на всякий случай...
из перепавших мне даров,
друзья мои, вы наилучший. |
– цитировал
мне уже вовсе гена гум, и я дико сожалел, что попал в число их – лишь по смерти
аронзона, через двух его друзей, одного из которых тоже уже нет...
а с месяц
назад – получаю из израиля:
“дорогой
костя...”
и –
сплошные “эфирные помехи”, сквозь которые временами пробивается слабый голос –
то ли альтшулера, то ли о понизовском:
........................
АРОНЗОН, ГУБАНОВ, БЕЛЫЙ, ВЕНИЧКА...
...
“Андрей Белый,
некогда написавший: “Я умру от солнечных стрел”, действительно умер от...
последствий солнечного удара!”
(”СПИД-Инфо”,
№3, март 1996, стр. 8)
”Я
умру в крещенские морозы...”
(Н.Рубцов)
– и умер,
от руки любимой...
”Они
вонзили мне свое шило в самое горло...
...Я не
знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки. Густая красная буква «Ю»
распласталась у меня в глазах, задрожала, и с тех пор я не приходил в сознание,
и никогда не приду.”
(Веничка,
последний абзац поэмы
”Москва
– Петушки”,
1969)
– умер от
рака гортани...
Аронзон...
(см.
Ант., 4А)
/1987-2001/
1.
КККузьминский
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСМО РИТЕ ПУРИШИНСКОЙ
Рита, милая моя! Пишу Вам, в надежде на оказию, я
даже не ставлю числа. Почему Вы не здесь, когда здесь я, Анри,
Ровнеры, и все, кто любит Лёню. Я хочу сказать Вам, что Лёня не был
гением, это так скучно! Он был выше, антипод Иосифа. Иосиф
углубляется в черноту, Лёня выходит к свету (“Пустой сонет” на
иосифовских повторах, которые не затемняют, а дают прозрачность). Я
ещё раз заново начинаю его любить. Мой архив ещё в Израиле, а работа
не ждёт, получил Лёнины стихи из Лондона и Нью-Йорка – как много
людей занимаются Лёней! Получил всего 11, но будут ещё, но зато
каких! 15 <точнее>, 11 я выбрал, выключив 1960-й и 62-й, сейчас это
не ко времени. Лежу и наслаждаюсь. Получили ли Вы мою открытку?
Приходится посылать некрасивые, красивые не доходят. Так всегда с
красивыми. Против мира Иосифа Лёня выставил свой мир, и он –
прозрачный. Там, где они сталкиваются, в 60-е годы побеждал Иосиф, в
67-е – побеждает Лёня. Иосиф – мрак, Лёня – свет. Иосиф – чёрный
ангел, Лёня – светлый. И прозрачны его крыла, как у подёнки, как у
хризоптеры, как у бабочки-однодневки. Иосиф – тёмный махаон, совка,
“мёртвая голова”. Иосиф был мудр в юности, Лёня – юн в зрелости.
Иосиф будет жить, Лёня – умер. Ибо он – живее Иосифа. По сравнению с
Лёней Фет – угрюмый меланхолик, расслабленный старик. Лёня
возвращает светлую барочность осьмнадцатого спустя 200 лет, это
второе пришествие игривого классицизма. Скептики живут, оптимисты
умирают. Пушкин и Заболоцкий, <и Лёня> спустя 130 лет после смерти
Пушкина, 30 лет после поэтической смерти Заболоцкого. В
девятнадцатом веке не могло быть ничего подобного. Поэзия ушла со
смертью Пушкина, показала искривлённый лик у Заболоцкого, улыбнулась
стихами Лёни. Действительно, “Хорошо гулять по небу, Вслух читая
Аронзона!” и “Хоть мало я пишу стихов, Но среди них прекрасных
много!” Аронзон не радует, он не добрый и не злой, он – прекрасный.
Я люблю его. И я люблю Вас, потому, что он Вас любил. Мир – это сад.
Он – бабочка в саду. Вы – тень от этой бабочки прозрачной. Вы
счастливая, Рита. Аронзон не будет старым. Бабочки не стареют.
(Техас, вероятно, зима 1977-78; найдено в бумагах – 3
декабря 2004, на третий день смерти Хвоста…) |
И второй
“зачин”, вероятно, к тому же (тогда же):
ПОСЛЕ СМЕРТИ
1953 год. Лёд тронулся, треснул асфальт, зазеленела
трава, расцвели цветы – дадут ли они плоды?
Картошка в подполье пускает ростки. Хилые ростки,
бледные ростки, ростки неистребимые.
И всех нас узнают после смерти.
Нас не узнают после смерти, потому что не знали при
жизни.
(неоконч.; 1977-78?) |
2.
Илья Бокштейн
Афанта-Зимгриви
(А-66) памяти Леонида Аранзона
I
Здесь кроме тишины
кого-то нет
Кого-то нет,
застыло удивленье
Струится дождь, как
с листьев тонкий свет
Намокший лист –
зеленое затменье
Намокший лист –
намек освобожденья
Разрыв – теперь мы
людям не чета,
Теперь мы чуть – от
ветра отклоненье
Хоть ветра нет –
есть чистота листа
Здесь кроме тишины
поэта нет
Последних листьев
наводненье
Проходит дождь как
с ветки тонкий свет
Как таинство его
освобожденья
Он понял: здесь не
нужен парабеллум
Ни мрака на душе,
ни даже вспышки гнева
И счастье здесь не
стоит даже птичьего хвоста
Здесь ничего не
нужно. В такт тишине растаять.
Мокнет красота, и
капли тяжелы.
Как свежесть –
жутко белая,
И капли тяжелы, как
свежесть – шутка белая.
Не помню: осень ли,
весна с дождя слетела –
Запомнить след
летящего листа
II
Миражат в осени
просветах зеркала
Их грани желтые –
их мнимости объем
Отсвечивают
листьями проталины ствола
Слепящий лед –
гранитная смола
Проносит птиц
стеклянно, словно сон,
Недвижимый, как
тени у воды
На грани
отшлифованной ступени
Граненый нос
буксира – ломкий дым
Ломами неуютности
раззвенен
А дальше вниз –
Намокнув призрачным
стеклом
Свет отделил листы
картин
В их кольцах стебли
Лопастями уток
охают,
Там длиннооконный
дом –
Дворец – их
карантин,
А где ж река? –
торчит весло
Немело поднятым
забралом
И яркобелый воздух
льдист
Внизу полусветло от
мнимости воды
Ступню озапахив
скрутился локон ярый, –
Лист обескровил
наводнения следы
III
Я погружен в себя
наполовину,
Как в ярусы
залиственных снегов
А у моих боков
деревья с поясами
Перевитыми
лжеликими словами
На побережьи душном
как в ночи
Закрытое наполовину
Лицо предполагаемо
любимой
На побережье,
черном, как волны
Бессмысленно-ночной
приказ
Фонарь качнулся –
океана внешний глаз.
IV
Как посвежела пыль
на пустырях!
На тучах
разлистались Боги
И дождь идет, и
каплями горят
На листьях гнущихся
идущие дороги
Жиреет по тропе
расползшаяся грязь
Отяжелив ползучей
жизнью ноги
На всхолмленных
ветвях белеет птица
Здесь ничего не
стоит застрелиться
Строкою крови в
глине растворясь.
V
От ноты монотонного
дождя я приуныл
В тетрадке наобум
перебираю даты
Я в чашке лебедем
поплыл, –
Когда внезапно в
дом вошла ты.
Конец
Афанты-Зимгриви / А-66 / Аранзону / пять текстов / Памяти Леонида
Аранзона / V |
3.
Алик Альтшулер (8.2.05)
К.К.К. Посылаю тебе три
состояния.
***
Где комната роняла
свет из окон,
там исходили сонною
струею
спокойствие струною
лежебоки
и налитая
медленность настоя,
где вниз исходит
полусветлый кокон,
где двери
отворяются молчаньем,
где белорозовым
срастаньем соткан
и твой венец
стрелою из колчана,
там нам приходит
одинаковость движенья,
давая рук неслышное
касанье,
не уловить лишь
след его скольжения,
за долготой
неосязаемой,
и в измененьях
странно не прочесть,
повторы,
открываемые здесь.
***
И опять эта музыка,
шведская музыка
возвратила нас к
жизни,
когда я уже думал,
что мы умираем,
ворвался кабан
оглашенный
с клыками из
красных и розовых шкал,
кабан не кабан,
представитель ли орд –
красноголовый
"Рекорд",
и мы с потрясенных
матрасов восстали,
как будто не пили
мы и не устали
как будто с улыбкою
шли под ружье,
о, шведская музыка,
жизнь за нее.
***
Посылаю тебе ветер
прямо в июле,
солнца синее
серебряного танца,
посылаю тебе тень в
аббревиатуре
перевернутой,
свободною до глянца,
поиск вещего
терпимого уродца
в макияже, чтобы
больше не казаться,
посылаю тебе
дальнего знакомца,
что забыт и
перестал собою зваться,
ты отыщешь те черты
не в разговоре,
тишину, еще
свободную от пальцев,
что укроется
молчания игрою,
не нарушить, да и с
кем ей показаться,
все пронизано,
неслышимо, нестройно
и как будто
вылетает где-то сдаться,
никаких вестей нам
более не надо,
мы в себе прочли
последние известья,
вьется почерк ото
сна , то от дивана
в непростые дни,
как в очерки созвездий. |
Содержание книги Л. Аронзона,
присланное из его дома:
1.
Светло
в Таврическом саду.
2.
В поле
полем я дышу.
3.
Холодный парк, и осень целый день…
4.
Гуляя в
утреннем пейзаже…
5.
Лист
разлинованный. Покой.
6.
Я и
природу разлюбил…
7.
Забытый
сонет ( Весь день бессоница)
8.
Увы
живу. Мертвецки мёртв.
9.
Есть
между всем молчание. Одно…
10.
Как
хорошо в покинутых местах! (по « и мысль о том, что мы идём за нами».)
11.
Мадригал (Как летом хорошо, кругом весна!)
12.
Погода
– дождь. Взираю на свечу…
13.
Проснулся я ещё не умер!
14.
свили
ласточки гнездо…
15.
Боже
мой как всё красиво!
16.
Вода в
садах, сады в воде.
17.
Была за
окнами весна.
18.
Лебедь
(Вокруг меня сидела дева)
19.
К
пейзажам ( I На листьях свет, как плёнка, и зелёный)
20.
Борзая,
продолжая зайца…
21.
Не
только ветренным свиданьем…
22.
Красавица, богиня, ангел мой…
23.
Уже в
спокойном умиленьи…
24.
Сонет в
Игарку
25.
Сквозь
форточку – мороз и ночь.
26.
Сонет
душе и трупу Заболоцкого
27.
Стали
зримыми миры
28.
Вступление к поэме «Качели» ( Утратив задушевность слога…)
29.
В двух
шагах за тобою рассвет.
30.
То
потрепещет. то ничуть…
31.
Хандра
ли радость – всё одно…
32.
На
стене – полно теней…
33.
Не ты
ли спятивший на нежном…
34.
Печально как то в Петербурге…
35.
И мне
случалось видеть блеск …
36.
В
пустых домах, в которых всё тревожно…
37.
Не смею
доверяться пустоте…
38.
Здесь
ли я? Но бог мой рядом…
39.
Хорошо
гулять по небу…
40.
Запись
бесед (…Свистнув реки по имени…)
41.
Я
вернулся из рая в рай…
42.
Ночью
пришло письмо от дяди… ( по… «я предполагал, что предыдущая жизнь моя была
(хоть временами) угодной Богу).
43.
Из
записных книжек
44.
(1966
«Материалом моей литературы…», «Я рассматриваю христианство… »
1967
«Меценатами»… «Я сознательно стал писать стихи хуже»
1968
«Всё что пишу, под диктовку Бога.» «…Хлебников лишил меня возможности»… «У
Моцарта был комплекс неполноценности»… «Боксировать с небом»
1970 «Где-то ты не должен быть, Господи»
«Мгновения стали много короче прежних».
«Любая участь не интересует меня»).
45.
Л.А.
умер, когда ему было 31 год.
Мысль изречённая – есть ложь
Ф. Тютчев
Иначе говоря, мысль, извлечённая из процесса мысли бьётся в силках
фиксации, тянется к потоку осмысливания, но заключённая в клетку, гибнет. Не так
ли у Тютчева?
Но мысль, облекающая нимбом слово, влечёт его из вечных связочных
зависимостей в мир состояний, и в тонкой прозрачной эмоции открывает при своём
исчезновении «то пространство души», где здешние волнения – лишь слабый
отголосок небесных: «идти туда, где нет погоды, где только я передо мной, внутри
поэзии самой открыть гармонию природы» и «остаться, где царствует шум сонных
рек, облаков и поветрий, и «там» становится «здесь»: «здесь всё вершится в
тишине…» «здесь я царствую, здесь я один, посему, разыгравшийся в лицах
распускаю себя как дожди и к земле прикасаюсь, как листья».
В многообразности мира нет просто прямых и обратных ходов – всё
гармонично завершено.
Лист разлинованный. Покой.
Объём зеркал в бору осеннем,
и мне, как облаку, легко
меняться в поисках спасенья,
когда, уставив в точку взгляд,
впотьмах беседуя со мной,
ты спросишь, свечкой отделясь,
не это ли есть шар земной?
Здесь одно состояние раскрывает другое: лист –
покой; объём зеркал – объём зеркал; отделённость листа – пространство осеннего
бора; изменчивая человеческая сущность в покое – «где мне, как облаку легко
меняться», спасеньем от любого состояния; и вдруг, метеором, перебивающим все
состояния, возврат оттуда, но без всяких потерь:
когда, уставив в точку взгляд,
впотьмах беседуя со мной,
ты спросишь, свечкой отделясь,
не это ли есть шар земной?
Поэт сам понимает, что то, что он делает – впервые:
Ещё шесть строк, ещё которых нет
я из небытия перенесу в сонет,
не ведая, какая это мука:
зачем из трупов душ букетами цветут
такие мысли и такие буквы,
но я извлёк их. Так пускай живут.
Реальность поэтических планов, их совмещений, приводит к парадоксальной
реальности:
Гуляя в утреннем пейзаже
Я был заметно одинок
И с криком: «Маменьки, как страшен!»
Пустились дети наутёк,
но видя всё: и пруд и древо,
Пустой гуляющими сад,
из-под воды смотрела Ева
Смотря обратно в небеса.
Некоторое смещение в «заметно одинок» создаёт
реальный ужас: «Маменьки! Как страшен»; затем, дальнейшее раскрытие парадокса в
божественной явленности: «пустой гуляющими сад», подготавливающее явление,
живущее в нём: из под воды смотрела Ева, смотря обратно в небеса», –
незащищённая Ева, неодетая в образ реальной женщины, тянущаяся в небеса, чтоб
раскрыться движущейся реальностью, за которой прячется её присутствие.
«Игра в прятки» с самим собой увела «поэта мысли» в
многообразные миры, смежные стенкой реальной жизни. Поэт приглашает нас на
прогулку к источнику первозданного, к тайнам бытия, скрытого в нас.
А. Альтшулер
алик,
мало но круто
а аронзона я знаю ПЛОХО – лишь по полудюжине-дюжине любимых
(помнимых) стихов
и как-то "не очень" его себе представляю
пара общений – добавляет и того мене
а вообще я сейчас какой-то отварной (как макарон – бокштейн)
сериозней дюдюктивов ничего не способен читать
и смотреть фильмики – допотопные, ханжонкова
ты уж не серчай
голова чего-то не варит, сил в феврале никогда нет, погода
категорически не располагает: сегодня солнышко и +1, завтра обещают
мёрзлый дождь весь день
эрль воюет с АКТом где мишин-буковская напечатали не то и не так
а я с ними просто перестал разговаривать
и зуборвач каждую субботу приезжает – ставит мне челюсти
отчего тоже сил нет
звиняйте, дядьку!
галочке привет
и пардон
ККК |
… и
опять пропал куда-то альтшулер – емеля уж с полгода не отвечает
(27
февраля 2006)
|