АРЕХ, АРЕШЕК,
АЛЕКСАНДР АРЕФЬЕВ
...Седой, с сияющими нестерпимой
синевой глазами, вдохновенно размахивающий руками – он был
потрясающим рассказчиком (хотя врал при этом – безбожно!), он нёс
такой заряд энергии, что хватало на любую аудиторию, и он недаром
стал символом целой группы художников, которых я назвал «барачниками»,
а нынешние искусствоведы окрестили «арефьевцами».
Как ни странно, именно Шемякин
сыграл (наряду с последующими «митьками»), роль немаловажную в деле
сохранения и пропаганды «барачников».
С Арефьевым я познакомился у
Шемякина, ещё году в 64-м. И через него же поддерживал связь до
71-го, навещая Ареха в подвальной мастерской на канале Грибоедова. А
потом уже общались и вообще, телесно-тесно, с 73-го.
Да, Арефьев был самым ярким,
разнообразным, талантливым и живым. По крайней мере, орал он больше
всех, был гениальным рассказчиком, вдохновенным вруном, фантазёром и
треплом.
Сейчас говорят о «школе Арефьева».
Но недаром я, в коей-то мере «специалист», (да и Алик Рапопорт,
специалист в ещё большей степени!), принял рисунок Шагина «Летний
сад» за Ареха: это была – просто – школа «барачников». Поправил –
Митя Шагин, разобрав на рисунке подпись отца. Тема же была более чем
«арефьевская»: под деревом сидит девушка на скамейке, рядом – две
тёмные угрозные фигуры мужчин. Девушка и стоящая рядом мраморная
статуя – рукою прикрывают грудь и пах... Сцена, грозящая насилием –
как тут не «узнать» Ареха, да и рисунок – одной школы.
Но именно об Арефьеве – было
больше всего «легенд». Меньше всего – о Громе и Гудзе (хотя один из
них воплощал «эстетику», а другой – «теорию»).
Можно сказать (с огромной
натяжкой!), проводя параллель с футуризмом, что Арех был их «Хлебниковым»
– по размаху, разнообразию, поиску (но не по характеру!); «Бурлюком»
– был или Шагин, или Гудзенко, им виднее: 50-е я не застал.
Сравнение чисто условно, не говоря о масштабах...Роальд был их
«Маяковским».
...На «Еврейской выставке»
Абезгауза в 76-м, привлечённые «для комплекту» (и количества)
Арефьев и Шварц – отличились оба: еврей Шолом Шварц категорически
отказался выставляться без латыша (точнее, эстонца или финна)
Рихарда Васми (и того срочно пришлось «конвертировать» в иудаизм), а
Арефьев, которого все держали за русского, но который был евреем по
матери, в споре, кто является обрезанным – вынул и показал. Он был
ЕДИНСТВЕННЫМ обрезанным из группы в дюжину человек, заявлявших себя
«евреями». (Самое смешное, что обрезан он был не ритуально, а в
детстве, вследствие парафимоза, хирургом). И тут (на, так сказать,
«генитальном уровне») – сказалась его яркость, своеобычность и
легендарность...
«Мои друзья – герои
мифов.
Бродяги,
Пьяницы
И воры.
Моих молитв иерогли'фы
Пестрят похабщиной
заборы...»
(Р.Мандельштам, 50-е,
Ант., т.1) |
Наркомания, практически погубившая
В.Шагина, сделавшая несоциабельными Васми и Шварца, обошлась для
Арефьева «без последствий»: попутно – он был «здоровым алкоголиком»
(каким я его и знал). Алкоголизм и привёл его в лагерь, а позднее –
в могилу.
Первая волна послевоенной
наркомании (из госпиталей и лагерей) – была целиком на морфине. Это
позднее – таблетки (колёса) и план (анаша), уже в начале 60-х. Для
поколения, рождённого в 40-х. Моего.
Да и сел в первый раз Арех – по
его же рассказам – как «художник»: подделывал рецепты на наркоту,
но, будучи и алкоголиком – вынужден был продавать их «на водку»
(лекарства стоили – копейки, а водка...), на чём и погорел...
Отсюда: более точная параллель – с
битниками 50-х. По социальности, эстетике, наркотикам.
Анри Волохонский как-то подсчитал,
что на эту небольшую команду «барачников» приходится два или три
самоубийства, четыре лагеря и несчетное количество дурдомов. Срока'
давали каждому индивидуальные, но Арефьев сидел дважды, Гудзенко –
один раз, Кирилл Лильбок, их и шемякинский приятель-художник,
получил с десятку за «изнасилование» (напросившаяся в койку
несовершеннолетняя девчонка – сама же и донесла), остальные сидели,
большею частию – в дурдомах.
Арефьевская отсидка – вылилась в
серию графических листов, знаменитый «лагерный альбом», который его
и погубил – уже на свободе... Из зоны он его переправил и сохранил,
при мне в 75-м хвастался, что вмазал какому-то англичанину «в
Лондон». По выезде, расставшись с женой (которая поехала в
Германию), деньги эти он получил. Явился с ними в Париж, где (для
начала) поскандалил со своим другом Шемякиным, не работал, и –
спился, сгорел – где-то за год свободы...
Лондон – велик, местонахождение
альбома мне неизвестно.
Арех никогда ничего не делал
«наполовину», напротив, отдавался всему с истинной страстью. Когда,
в 75-м, художники стыдливо, из под полы, приторговывали с
иностранцами (вычетом отчаянного Рухина, который устраивал
прямо-таки «дипломатические приёмы»!), Арех просто «гулял по
буфету». Звонит как-то ночью мне: «Кока, у меня тут какие-то
косоглазые падлы картинки покупают! (И, слышу): Ну что лыбишься,
жёлтая морда?» «Арех, – говорю, – они ж – дипломаты! Они по-русски
секут!» «А мне начхать! Ну, выкладывай, жёлтая рожа, свои пфеннинги!»
Арех всё это уснащал крутейшим матом, да и сам был в дупель
поддавши.
Урезонить его могла только жена
Жанна и... менты. Характерен рисунок Некрасова, «Проверка документов
у художника Арефьева»: у магазина с вывеской «Мясо» стоит Арех, два
мента проверяют его паспорт. Шапку художник при этом ... держит в
руках, убоявшись властей в униформе. Вид у него далеко не
задиристый. Реалист-барачник Некрасов абсолютно точно передал сцену
и настроение. Хамить ментам или орать на них – в тогдашней России
было жизнеопасно и небезвредно для здоровья... А вязали Арефьева
часто. Зубов он лишился ещё в первом лагере... Носил вставные.
Не могу сказать, что эксперименты
(поиски) Арефьева конца 60-х – начала 70-х годов впечатляли меня,
были более серьёзные художники в Ленинграде того же поколения,
близких к «барачникам» школ – тот же Валентин Левитин, друг и
поклонник колориста Шварца, создавший свою теорию в живописи (ныне –
самый значимый, но не «самый известный» художник в Санкт-Петербурге);
была абстрактная школа Михнова/Кулакова; зарождалась метафизическая
школа Шемякина; имел место архитектурный абстракт Товбина и
Николащенко; примитивизм от Элинсона до Гаврильчика;
сюрреалистическая манера – от Рохлина до Тюльпанова; абстрактый
поп-арт Рухина; таинственный С.С.Шеф; школ насчитывались – дюжины. И
всё это – в течение двух десятилетий (1955-1975), а прошло уже –
четыре...
Арефьев был не теоретик, он был
практик и сиюминутный экспериментатор. Его энергичность и
вдохновение заставляла бросаться то «в Грецию», то в
псевдо-пуантелизм; держался он на крайне выразительном рисунке,
блестящей композиции – всегда с элементами эмоциональности и
карикатуризма.
Более последовательные Шагин,
Васми и Шварц – создавали меньше, но «лучше». Но именно
«эксперименты» Ареха – и двигали школу вперёд. И культура и знание,
заложенные Гудзенко. И последовательность Шагина-Шварца-Васми. И
романтизм Громова. И собирательская поддержка Натальи Нейзель
(Шагиной, Жилиной), матери «митька №1».
Уже долго висят у меня перед
глазами – «Александровский сад» Шагина-старшего (неважно – какого
года, 70-е?... 1987!..) и «Пряжка» Шагина-младшего (1975). Сравнивая
две картины, я вижу основополагающую разницу: старший – делал
картину, чтоб она была просто живописно-колористической композицей,
«вещью в себе»; младший – чтоб она была картинкой, на которую
приятно смотреть, И КОТОРУЮ МОЖНО ПРОДАТЬ... Повешенная отдельно –
картина младшего выигрывает, вместе – проигрывает.
...Арефьев и Шагин – это (условно)
– Пикассо и Брак.
К разряду «экспериментаторства»
(или – голь на выдумки хитра?) надлежит отнести историю с
карандашами. Заходим как-то, с Шемякиным, в подвальную мастерскую
Ареха (на Мойке? или на канале Грибоедова? напротив, в той же
подворотне, была «мастерская» вовсе даже барда-инженера Клячкина,
которую я перманентно по пьяни громил – за Женькину чудовищную
пошлость: ведь я ж его и породил, своим «Туманом», зимой 1961-62;
мир непотребно тесен). На полке у Ареха стоят трёхлитровые банки,
битком набитые ... цветными карандашами. Объясняет: краски
Чернореченской фабрики его не устраивают, а тут – готовый пигмент!
Карандаши он раскалывал, грифели толок, смешивал с маслом (и чем
ещё, терпентином?) и изготовлял домодельные колера, каковыми и
писал... Почти как Петров-Водкин – но тот из натуральных охр...
Единственный «законный» ученик
Арефьева, Илья Шевеленко (Шевель), живущий в Нью-Йорке, унаследовал
от мастера ту же разношёрстность и разностилье. Никогда не знаю, что
он выдаст на холсте в следующий раз. (Его отец, Шевеленко,
архитектор, был ещё школьным другом Арефьева).
«Учениками» Арефьева (но и –
ШАГИНА, ШВАРЦА, ВАСМИ!) надлежит считать и всю основную группу «митьков»,
начиная с их легендарной тельняшки. Тельняшки, впрочем, были и моим
«нижним бельём», в 50-х-60-х, и многих моих сверстников – за
безобразием советского исподнего трикотажа. Моя третья жена, Людмила
Ивановна Калинина, режиссёр из Челябинска, явилась на «первую
брачную ночь», в новогодье 63-го – в тельняшке и тренировочных
брюках, a propos. В моём обычном костюме 50-х-60-х. За неимением
ночных рубашек в рюшечках и воланчиках. И блевала в тазик, поскольку
до сортира нужно было идти коммунальным коридором – чуть не милю.
...Экстремальные сцены –
«Повешенные» у Арефьева и запоздавший «Апокалипсис» у его ровесника
и знакомца Михаила Звягина (уже 90-е, и – вполне «ко времени»)...
Именно «Повешенных» я впервые увидел у Шемякина в середине 60-х, с
чего и началось моё знакомство с Арехом. В 74-м легендарный
А.Г.Сорокин, «бродячая душа Санкт-Петербурга» (см. ант., т. 5А),
подарил мне акварель «Очередь в общественный сортир» Арефьева –
карандаш, акварель; но возмущённый Арех – потребовал вернуть её «первовладельцу».
Характер был у него ещё тот. В
моей квартирной выставке 23-х художников на 24-х кв. метрах – Арех
не участвовал, хотя и был приглашён. Звоню ему в среду: «В пятницу
выставка открывается, где работы? Окантованы?» «А мы тут с Дышлой
(Юрой Дышленко – которого я, кстати, не приглашал – ККК) обсуждаем
участие в твоей выставке.» «Ну и продолжайте обсуждать! Выставка
открывается – без вас!» (Уж очень меня художнички достали, своим
кочевряженьем и капризами). Полгода потом Арех бегал по городу и
всячески меня поливал – но я к Арешковой скандальности был уже
привычный.
Зато в выставке в ДК Газа и в
участии в «ТЭВ» (товарищество экспериментальных выставок) – на Ареха
можно было положиться. Он был в числе первых, кто подписал
«манифест-обращение» Юры Жарких к властям, с требованием публичного
показа работ. (Подписались ещё его друг Сашок Леонов, Рухин,
Овчинников и скандалист-провокатор Игорь Синявин; остальные
герои-художники предпочли не засвечиваться и не входить в конфликт с
властями...) И потом, заседания оргкомитета – зачастую проходили в
квартире Арефьева, Арех орал громче всех, но Жанка показывала кулак
– и герой затыкался.
Шемякин рассказывал: прибегает к
нему Арех (дело было в середине 60-х), весь восторженный, глаза
горят, сияют, а воняет от него – по-чёрному, на шее какая-то
грязная, жёлто-коричневая полоса: «Мишка! Я целебные грязи открыл, у
нас на Петроградской! Горячая! Посидишь в ней, весь ревматизм как
рукой снимает!» «Да может, это не грязи, а что другое?» (разит от
Ареха – омерзительно, чистейшим фекалием, а по-русски – говном) «Ни
фига ты не понимаешь, говорю: грязи! Прямо из-под земли! Горячие,
пар идёт!...»
Через неделю приходит, весь уже
чистый, не пахнет, и уже совсем не восторженный: «А ты знаешь,
Мишка, ты был прав... Там – канализация лопнула...»
...Подлечился.
Или, прибегает в тех же 60-х,
«Мишка! Пожрать что-нибудь есть?» «Да нет, как-то...» «А вон, ты там
в миске – собаке пельмени скармливаешь! И я пожру!» И – докушал, за
Чарликом, шемякинским боксёром...
Я, впрочем, тут в 90-м признался
своей запоздало навестившей любви, что это я, в 62-м, у её
скотч-терьера, Букашки, кусок мяса из миски с бульоном выловил:
Олесю содержали обеспеченные родители, из Мурманска, а я, шляясь
днями и ночами по Питеру, не всегда и домой поспевал завернуть,
пожрать. Прихожу к 16-летней музе-любви, а у неё пёсик – от миски с
жирным бульоном с мясом нос воротит... Пока она ходила чайник поэту
ставить – я мясо выловил и сожрал. Приходит – и обнимать собачку: «Букашенька,
умничка, ты у меня покушал!...» А я стою, отвернувшись к окну, и
облизываюсь...
Так что не один Арех был
оголодавши. А все мы. Но – ничего, выжили. И даже успели кое-чего
понатворить.
Или вот еще легенда. Однажды Ареху
приспичило резать по дереву. Пошёл ночью на бульвар и срубил липу.
публика наблюдала дикую сцену: бежит Арефьев с липой на плече, а за
ним, догоняя его, мент. Не поймал, однако.
А ещё – Арефьев кормился
шампиньонами, которые разыскивал в подвалах и во дворах. (Из
рассказов Гарика Элинсона, по телефону из Монтерея, Калифорния)
Так и продолжает существовать «арешек»,
на уровне легендарном и фольклорном...
И – гениальными работами, во
многих западных коллекциях. Лучшее (и больше всего) – в музее
Нортона Т. Доджа, о котором надлежит рассказывать особо.
|